Каждый вернётся домой

Ирина Гарнис - Сборник стихов и прозы

Санкт-Петербург, 2013 год

---

ЛОДКА

над волнами реальности

Обои

Они растопырили свои цветочки. Одинаковые, повторяющиеся. Один – большой, четыре маленьких. И так много-много раз. И вверх, и вниз, и там, и тут. Они создают пёструю упорядоченность. Их строй окружает меня. Они чёткие, синенькие, ясные. Но большой цветок похож на ехидного попугая. И ест, ест он маленькие цветочки, когда никто не видит. Вид у него шкодливый и довольный. А цветочкам деваться некуда, они с ним на одном стебле. Вот не видит никто, он – раз! – и клюнет цветок.

И всё это в полной тишине – ведь это обои.

Их жизнь безмолвна.

 

Картинка

Она хотела закричать, но голоса не было.

В этой белой немой комнате не было звуков.

Ничего не было. Только немного обоев, и рисунок на этих обоях пугал её. Потом над кромкой плинтуса поползла чёрная линия. Она рисовала дверку. Низенькую, нереальную дверку.

И дверка начала бесшумно открываться.

Лиза в ужасе зажала рот руками. А из дверки выпростался маленький скучный мужчинка в шляпе и застыл, поедая Лизу тоскливыми глазками. Он был нестрашный и ненужный какой-то. Но за ним из плоского квадрата дверки вдруг потянулась его жуткая тень. Она изгибалась, выворачивалась, пласталась по стене, тянулась к Лизе. Крикнуть не получалось, и в Лизином животе зашевелился ледяной комок ужаса. Тень тянула к ней руки. Ближе, ближе... Она хотела подчинить её себе, погубить, она уже стояла над ней. Лиза зажмурилась и ощутила, как её обхватили руки – мягкие, как мёртвые мыши.

– Танго... Это моё последнее танго, – вяло подумала Лиза,– без музыки, без жизни.

Жалкий хозяин тени скорбно глядел на странную пару.

– Он осуждает меня, – поняла Лиза. – За что? Я пропадаю уже, у меня крапивница, я боюсь! Я лишняя в этой комнате, это всё неправда же!

– Это правда, Элизабетттт, – липко прогнусавила тень.

И закружила Лизу, потянула к стене.

– Я тут лишняя! – взмолилась Лиза.

Но тут она поняла, что обои точь-в-точь повторяют узор её платья.

И ей не уйти.

«Без названия» • карандаш

 

Лодка

«Тот, кто смотрит вне себя, – спит,

тот, кто начинает смотреть внутрь

себя, – просыпается» • Карл-Густав Юнг

Лодка медленно продвигается по туннелю. Обманчивый свет клубится под высокими сводами, кажется – там окна, как в церкви. В самом куполе церкви. Не разглядеть... Призрачные фигуры тумана, превращаясь в свет, заполняют высокие своды. Перетекают, впитывают свет и вновь отражают его. Золотистый, мутный. Лодка тяжело скользит, погружённая в зеленоватую гущу воды. В глубине – руки утонувших. Они колышутся, как водоросли. Словно прощаясь. Спасшиеся молчат. Они в лодке. Измученные лица непроницаемы. Но вот ещё один, преодолевая тянущую, манящую глубину, карабкается, цепляется за лодку. Срывается, тонет. Выныривает, хватается за корму и тянется за лодкой, плывёт. Вдруг, расслабившись, позволяет воде принять его обратно, и она смыкается над его напряжённым лицом. Он погружается, и лицо его, расправляясь, становится уродливым и безмятежным. Но вот он дёргается, бьётся, как рыба, выныривая. Стискивает раскалывающуюся от боли голову – свет режет ему глаза. Он вцепляется в борт. Из губ сочится кровь. Он собирает свою волю, и отдаёт себя ей. И воля его, напрягаясь, звенит в нём, как тонкая струна. К нему тянутся руки. Он отталкивает их, и лезет, лезет в лодку. Сам. Опять срывается. И принимает помощь.

И вот он сидит в лодке, густая золотистая красивая вода нехотя стекает с его тела. Вот его плечи, руки золотисто-зеленоватые. Вот тёплый смуглый свет проползает по гладкой влажной коже. Он переливается, мерцает. Человек смотрит на своё тело. Оно золотится, и это наваждение кажется прекрасным. Золотая гуща покрывает его тело тёплым светящимся слоем. Но человек передёргивается и стряхивает с себя золотистую жижу. Он отряхивается, как собака, как человек, покрытый паутиной.

Он стряхивает это, как перхоть. И с него стекает грязь.

Тогда он снова открывает глаза. Внутрь.

«Невербальное» • акварель

 

Летающий организм

Из глуби мохнатой тишины взвился металлический голос ночной птицы.

Резиновой пищалкой ответила другая.

И опять стало тихо.

Вновь всё погрузилось на дно ночи.

– Зэ-э-э, – встрял комар.

Хочешь не хочешь, а он целеустремлённо летит к тебе сквозь тьму.

Ты – тёплый.

Звенящий, но тревожный зуммер мечется по твоей комнате.

Ему хреново.

Его маленький слабый разум обуреваем огромной назойливой идеей –

попить твоей крови.

И голод гложет его ничтожную сущность.

И вот летит-летит комар на смерть.

Ведь ты убьешь его.

Остановись!

 

Его маленькое хрупкое тельце совершает прекрасный полёт.

Но нет ему счастья от полёта.

Он болен своей судьбой.

Его тоненькие ручки вытянуты, его тоненькие ножки поджаты.

Крылышки трепещут. Они нежнее ветра.

Глазки безумны, страдание на лице.

Порхать бы ему в изумрудных отсветах,

среди удивительных подробностей околоозёрной жизни,

среди мелких лепестков...

Планировать на цветущие мхи...

Восходящей спиралью взлетать к покрову ночи.

Но летит он на злой электрический свет, на криминальный запах крови.

Хрупкое, почти бестелесное существо, загруженное тяжелой идейностью

вампира. Как кружится его бедная головка!

Ниже-ниже...

Он обречён.

 

...Ах ты гад!

С неслышным хрустом сминается маленький летающий организм,

сложно устроенные крылышки, тончайшие ножки, безумные глазки...

Непрочная кожица вся изорвалась.

Грязненький влажный след с остатками ножек...

 

А ты, гад, убийца – жив!

И летаешь на железном самолёте.

А без самолёта сам нихрена не можешь летать.

А он мог!

Рисунок Даши Любимовой

 

Муха

Антон Павлович злобно смотрел на муху.

Муха, в свою очередь, уставилась на него своим индифферентным немигающим взором. Антон Павлович какое-то время рассматривал непроницаемую тефаль мушиных глаз. Они следили за ним.

«Штирлиц, вы под колпаком у Мюллера», – подкинула подлая память.

– Сейчас я тебя… Сиччаззз, – Антон Павлович не находил слов: он хотел

кушать и был злой.

Муха повертела головкой – и задними лапками начала неприлично и томно оглаживать свой зад. Антон Павлович свернул газетку и хищно осклабился.

– Сейчас я тебя… Хрясь!

– Как это «хрясь»? – заинтересовалась муха.

И тут Антон Павлович быстро ударил муху газеткой.

Муха завизжала и вцепилась Антону Павловичу в нос.

– А-а-а! – закричал Антон Павлович.

Тогда муха быстренько сунула ему свою ногу в рот.

Чтоб он не мог больше рот закрыть.

И он не смог.

Он с детства был приучен к тому, что на лапках мухи копошатся мириады омерзительных тварей – микробов, как в фильме ужасов.

Муха потрясла ногой.

Антон Павлович зарыдал.

Муха, не мигая, уставилась ему в глаза.

Антон Павлович зажмурился и, смахнув наконец-то муху, убежал в ванную мыть рот.

Муха полетала неторопливо, села на пирожное и вкусно пообедала.

Она с детства не была ни к чему приучена и делала что хотела.

И народ говорит, что наглость второе счастье.

И ум.

«Без названия» • карандаш

 

Тараканы страдают

Они нуждаются в нас.

Их цивилизация идёт по своему пути, и путь этот кардинально отличается от нашего.

 

Ну и что? Да, они другие, на нас не очень похожие.

А мы похожи? Есть кто, на кого мы похожи?

Люди предполагают, что на шарообразных огромных предметах, подобных Земле и находящихся хрен знает где, непременно должны быть похожие на человека существа. И хорошо бы, чтоб они там были высокоразвитые. И чтоб, как узнают они про земную нашу умную жизнь, так сразу полетели и нанесли нам всякого добра. Ну, или мы к ним полетим там как-нибудь. А того не думаем, а ну как они нас тапком...

Как мы тараканов.

А ведь к этим существам не надо никуда лететь. Они рядом с нами. Потому что они, как и мы, тянутся к более высокоразвитой цивилизации. Желают вкусить её плодов.

 

Вы тут, конечно, начнёте говорить о том, что тараканы, дескать, зарятся на нашу еду. Да бросьте! Это антропоцентрический взгляд на вещи.

Зариться на чужую еду – человеческое качество.

Кто у пчёл мёд отбирает? Молоко у коров? Кто ест бананы? Не говоря уже о том, что человек вообще ест других существ! Даже тараканов ест. Всех ест.

А таракан ест немножко. Ведь как он делает? А очень похоже на человека. Нашёл – да и съел.

 

Так что подобные выпады полнейшая чушь.

 

Для того, чтобы понять другую цивилизацию, нужно быть действительно высокоразвитыми. Попробуйте взглянуть на мир с тараканоцентрической позиции – вы многое поймёте.

Если, конечно, ума хватит.

 

Да в глаза им посмотрите хоть раз! Они ведь всё время наблюдают за нами. Силятся понять, но недостаточно образованны – и страдают от этого.

 

Мы, как более продвинутая, достигшая многих успехов цивилизация, обязаны помочь нашим младшим по развитию братьям, а не уничтожать их как конкурентов в пищевой цепочке.

Пора подавить в себе животные инстинкты.

Люди, вы же умные, вы учите друг друга всяким наукам, истинам разнообразным – пора развивать цивилизацию, стоящую на более низком, по сравнению с нашим, уровнем.

И когда вы начнёте делиться своими успехами, обустраивать тараканью цивилизацию, преподнесёте им свои достижения, открытия, долженствующие сделать их мир лучше, то увидите сами, какие вы идиоты.

То есть – мы.

 

Карлов и ум

Карлов отстегнул пуговицы своего пальто. Он их отстегнул от тех частей окружающего, к коим был прикреплён, и пальто перестало быть распахнутым, оно запахнулось. Карлов тогда запахнулся в него сам.

И выпал из окружающего.

В пальто было не холодно, и Карлов где-то всё время гулял. Впрочем, возможно, он гулял в своей квартире. Еды не было, и Карлов ел свой ум. Мысли, в основном, были плотненькие и немного скользкие, как отварные щупальца кальмара.

Ещё были мысли, как жвачка с пузырьками, они щёлкали.

Всё же больше всего было мыслей-спагетти. Длинные, питательные мысли, они поедались с трудом, и, если их съесть все, открывалась истина. Мысли-спагетти наполняли собой круглую кастрюлю. Они очень умно и точно скручивались и складывались в ней. Она была ими полна, а они были в ней заодно. И это тоже была истина. Карлов даже поразился ей. Поразившись, он потерял нюх и перестал ощущать вкус. И он упустил тот важный момент, когда мысли стали по большому счету невкусные, потом – вообще противные. А может – даже ядовитые. Но Карлов из пальто не вылезал, а воротник-то был выше его глаз и носа. Даже выше головы. И даже выше ума Карлова, что потрескивал и помигивал у него между ушами. Карлов тянул из ума мысли и был сыт ими, хоть они были не всегда съедобные. Самоотравляясь, Карлов выпадал из реального мира всё дальше. Мир его не держал. Наконец Карлов вывалился полностью. Куда, он не понял. Карлов жил своим умом, и ум ему заменял всё. Но тут его закрутило, завертело, так как он попал в большой шейкер. И Карлов, и его ум, и пальто сбились и смешались в одно целое. А пуговицы, наоборот, оторвались.

А сущность Карлова осталась.

Она поглотила собой ум и пальто. Она была всё же доминирующей.

И тогда Карлов увидел, что он гол.

И ему стало холодно и стыдно.

И он ощутил утрату.

А если доминирующим был бы ум, то ум поглотил бы Карлова и пальто. И ничего бы не ощутил. Поскольку, после поглощения им Карлова и, в особенности, пальто, которое имело пуговицы и связывало Карлова и ум его с реальным миром, ум больше не смог бы наслаждаться своей деятельностью и перестал бы функционировать вообще. А если пальто бы было доминирующим, то оно поглотило бы, конечно, и Карлова, и ум его, что внутри Карлова. А потом распахнулось бы и вытряхнуло Карлова с умом куда подальше. Улетело бы в действующую реальность, где бы и самопристегнулось. Как парус... Как парус...

Оно бы трепалось. В закаты... в восходы... среди звёзд… на ветру...

Без ума... Без причины… как признак дурачины.

 

В очереди всегда нервно

Кто я, Господи?.. Кто я?

У меня есть глаза, есть руки, есть нервы...

Как все, я стою в очереди,

Где никто не хочет быть первым.

И стараюсь не отождествлять себя со старым пальто.

Но всё ж таки страшно, а вдруг я без пальто

Никто...

«Информация» • карандаш

 

Оглавление

• Читателям, предисловие от редакции
• День это ночь, глядя в мир
• Одинокий велосипедист, заметки у моря
• Однажды, волны реальности
• Лодка, над волнами реальности
• Синица, лирика для двоих
• Ночная вода, размышления - и не только
• День гомона птиц, лирика

Сборник подготовлен и издан редакцией литературного журнала «Бродячий заяц» (Санкт-Петербург) ISBN 978-5-905427-06-0

Составитель, редактор, дизайнер и автор вступительной статьи О. Зверлина.